Философия как специфическая психотерапия

В. А. Карпунин, г. Санкт-Петербург, Россия

Александр Солженицын в своём знаменитом «Архипелаге», среди прочего, высказал такую мысль: «Мы, — говорит он, — ведь, не стыдимся Бога, когда нам плохо. Мы стыдимся Его, когда нам хорошо». Мысль вполне понятная и совершенно верная. Сходным образом я бы сказал и о философских рассуждениях — о философствовании: от хорошей жизни — в ситуации полного житейского благополучия — люди не будут философствовать… Я в данном случае имею в виду не философствование, подобное тому, над которым потешался Джонатан Свифт в своём «Гулливере»: напоминаю, что некие персонажи этого произведения всерьёз решали вот какую «проблему»: с какой стороны нужно разбивать сваренные вкрутую яйца — с тупой или с острой?.. Нет, когда я говорю, что от хорошей жизни люди не будут философствовать, я имею в виду подлинное философствование — философствование, в котором выражается глубокий интерес к жизненно важным философским проблемам — к проблемам, которые подобны, скажем, таким: Что такое жизнь?.. Что такое достойная жизнь?.. В чём смысл жизни?.. Что такое смерть?.. В чём смысл смерти?.. Существует ли душа?.. Если она существует, то бесмертна ли она?.. Существует ли посмертное воздаяние?.. Существует ли Бог?.. Что такое добро и зло?.. И тому подобные вопросы…

Люди всерьёз задаются подобными вопросами, когда у них, так сказать, «душа не на месте», когда она, если можно так выразиться, раздвоена, или даже «надтреснута» и болит… Мы задаёмся подобными вопросами, когда — по тем или иным причинам — нам становится в большей или меньшей степени дискомфортно жить, когда мы выбиты из привычной, накатанной жизненной колеи — может быть, мы столкнулись с тяжкой неизлечимой болезнью; может быть, мы пережили смерть близкого нам человека; может быть, мы столкнулись с поразившим нас проявлением зла; а может быть — бывает и так — мы просто-напросто, «ни с того, ни с сего» остановили свой жизненный разбег и задумались: «А в чём смысл, говоря словами Пушкина, «жизни мышьей беготни»?.. А стоит ли суетиться?.. А если стоит, то для чего?..»

Я убеждён, что подобные вопросы — это самые важные вопросы нашей жизни. И все мы — так или иначе, хотим мы того или нет — вынуждены решать и решаем эти вопросы. Некоторые, или даже многие, люди, когда видят, что близкий им человек поглощён подобными вопросами, начинают беспокоиться за его душевное равновесие, или даже за его душевное здоровье — начинают беспокоиться и дают ему совет «не думать», говорят что-нибудь вроде: «Брось, не бери это в голову!.. Эти вопросы решить нельзя!.. А «умом тронуться» в бесплодных попытках их решения вполне можно!.. Не думай!.. Отвлекись!..» И тому подобные рекомендации… Это, я убеждён, неправильные рекомендации… Надо думать!

Когда Лев Николаевич Толстой умирал на станции Астапово, он и в полубредовом и даже полностью бредовом предсмертном состоянии продолжал лихорадочно и, что очень важно, более или менее связно рассуждать — рассуждать о Боге и о смысле жизни… Его близкие, которые ходили за ним, жалели его и, жалея, призывали его экономить свою жизненную силу, которая — это было хорошо видно — стремительно убывала… Они говорили ему: «Лев Николаевич»! Успокойся, не думай!..» На что Лев Николаевич, в свою очередь, хотя и сквозь бред, но строго и вполне внятно отвечал: «Как вы можете так говорить? Нет: надо, надо думать!..» И продолжал свои лихорадочные рассуждения… И просил свою дочь Александру записать их. Бдительный, неусыпный «сторожевой пункт разума», «сторожевой пункт духа» в сознании Льва Николаевича действовал практически до самой кончины великого писателя… Так вот: бывают такие ситуации, бывают такие периоды в нашей жизни, когда философствование является жизненно важным, жизненно необходимым для нас… Именно — и прежде всего — в подобных ситуациях философия играет роль своеобразной психотерапии.

Я в данном случае имею в виду вот что: 1) самостоятельное философствование позволяет залечивать наши душевные раны; 2) изучение философских рассуждений выдающихся мыслителей прошлого способствует тому же, то есть способствует залечиванию душевных ран, восстановлению цельности (целостности) нашей души… Важнее, конечно, в подобных ситуациях самому рассуждать — пусть, возможно, и коряво, и малопрофессионально, но всё же более или менее самостоятельно философствовать. Но можно и готовиться к подобным ситуациям — изучать философию, изучать историю философии. Здесь, я думаю, вполне уместно такое сравнение: воин учится ратному делу в мирное время, чтобы применять приобретённые навыки в боевой обстановке… Стоит, я убеждён, вдумчиво изучать философию, когда наша жизнь является ещё более или менее сносной, хотя бы для того, чтобы уметь лицом к лицу встречать тяжкие времена — встречать их в философском всеоружии… Изучение философии — это овладение навыками психотерапии, овладение навыками лечения души. Эти навыки мы можем применять не только в нашей личной жизни, но и помогать другим людям справляться с их жизненными проблемами — подобно тому как мы можем излечивать не только свои недомогания лекарствами из нашей домашней аптечки, но и помочь ими, скажем, соседу по лестничной площадке. Философия, как специфическая психотерапия, помогает человеку жить. Она помогает нам справляться с жизненными трудностями. Она помогает нам сохранять душевное равновесие в непростых жизненных обстоятельствах… Она укрепляет нас — укрепляет нашу душу. Обычно — в словарях — психотерапия определяется как метод лечения психологических проблем без лекарств и хирургичеких вмешательств. Принято также считать, что психотерапевтическим лечением должны заниматься специалисты-профессионалы — врачи-психиатры и психологи… Поэтому, естественно, возникает вопрос: в чём специфичность философской психотерапии по сравнению с психотерапией медицинской? Чтобы ответить на этот вопрос, нужно, я думаю, сказать хотя бы несколько слов об устроении нашей души… В ней (в нашей душе) можно выделить, по крайней мере, три уровня (три слоя): во-первых, более или менее поверхностный слой — наши ощущения, восприятия, представления, наши явные мысли и тому подобное; во-вторых, средний — более глубокий — слой; и наконец, в-третьих, глубинный слой нашего душевного устроения — наш дух — дух, который отличает нас от живых существ низшего типа. Так вот: медицинская психотерапия лечит преимущественно «поверхность» нашей души, то есть имеет отношение преимущественно к первому слою. Но может — в той или иной степени — касаться и второго, среднего, слоя. Философия же, как специфический вид психотерапии, я думаю, имеет отношение к излечению (к восстановлению целостности) преимущественно второго, среднего слоя. Но может также — в какой-то степени — оказывать целительное воздействие и на третий, самый глубокий, слой нашей души.

Зададимся вот каким вопросом: что человек — в нелёгкие, тревожные периоды своей жизни — инстинктивно ищет в философии? — Я думаю, ответ очевиден: он ищет в ней средств для исцеления своей души, для восстановления своей душевной целостности. И отчасти находит эти средства. Но, конечно же, самые глубокие, самые серьёзные болезни, которым может подвергаться наш дух, не подлежат исцелению ни философскими размышлениями, ни — тем менее — методами медицинской психотерапии. И где же нам найти исцеление от них? — Для христианина, я думаю, ответ на этот вопрос очевиден: исцеление от самых серьёзных болезней нашего духа мы можем найти только в Иисусе Христе, Который берёт на Себя все наши тяготы — возлагает на Себя все наши болезни — в том числе и болезни нашего духа.